Он стоял в самом дальнем углу ресторанного зала – так сидит древний дедушка на каком-нибудь милом семейном торжестве, стараясь быть как можно незаметнее, и тихо подрёмывая, устав от шума и гама гостей. Хозяину было накладно выкинуть его – лишние траты, продать – хлопотно, поэтому старый рояль мирно доживал свой век в полутёмном уголке. Изредка подвыпившие посетители ресторан пытались неумелыми, непослушными от принятого на грудь алкоголя пальцами наиграть на нём «Чижика-пыжика» или «Мурку», поэтому некоторые клавиши западали. На одной из черных точёных ножек белел скол, обнажая древесину – след пули киллера, прошившей тело заказанного преступного «авторитета». Кроме того, на чёрной, лакированной крышке были обильные царапины и вмятины от каблучков – одна развеселая девица возжелала станцевать стриптиз на рояле, а кто-то выцарапал на лоснящемся боку инструмента короткое матерное слово. По слухам, её потом и оприходовал прямо на крышке какой-то затейник.
Изредка рояль поскрипывал, словно жалуясь на жизнь, а иногда в нём сиротливо тренькала струна, но в основном рояль хранил гордое молчание, занавешенный тяжёлой, пыльной портьерой.
Ветерана с успехом заменила пара: «лабух» — патлатый тщедушный парень в косухе и грудастая девушка в мини, певшие, в зависимости от предпочтений гулявшего контингента, «Чёрные глаза», «Владимирский централ», «Еду в Магадан» и другие кабацкие хиты. Парень невпопад долбил пальцами по клавишам «внука» рояля – новейшего музыкального компьютера «Ямаха», а дева, призывно выпячивая выдающуюся грудь, довольно фальшивым сопрано издавала звуки, отдалённо напоминавшие пение. Тем не менее певичка пользовалась бешеным успехом как у золотозубых и носатых гостей с Кавказа, так и у быковатых соотечественников в дорогих костюмах, с мощными загривками, явно говорившими о том, что корни их успеха уходят в «лихие девяностые» — всеядные и нетрезвые слушатели, не стесняясь, пихали ей денежные купюры прямо в смелый вырез платья.
В тот пятничный вечер одна компания шумно отмечала чей-то день рождения, группа смуглых торговцев с рынка гортанными голосами обсуждала свои дела, а бизнесмены, по всей видимости, обмывали удачную сделку.
Пританцовывая, девица пела:
— О, Боже, какой мужчина,
Я хочу от тебя сына.
Я хочу от тебя дочку…
— И почку! — грянул стол, за которым сидело несколько дам, умело прячущих возраст под обильными слоями косметики. Изрядно подвыпившие женщины визгливо хохотали, тряся обильными телесами, под плотоядными взглядами южан.
В углу зала, напротив рояля, сидел неприметный пожилой мужчина в чёрном неновом костюме, белоснежные, длинные волосы волнами спадали ему на плечи, взгляд голубых глаз на морщинистом лице был устремлён в никуда, а тонкие, длинные, нервные пальцы рассеянно теребили наполовину выпитую чашечку кофе. Казалось, мужчина не обращал никакого внимания на веселье в прокуренном зале, и думал о чём-то своём.
Внезапно мужчина встал, решительно подошёл к роялю, откинул крышку, присел, на мгновение задумался, и, едва касаясь подушечками пальцев клавиш, заиграл.
При первых аккордах посетители недоумённо переглянулись, певичка удивлённо воззрилась на музыканта, автоматически беззвучно продолжая открывать рот, а музыка, тихая, нежная, грустная, лиричная стала звучать более уверенно, как бы обволакивая собой зал тончайшей тканью.
У быковатого джентльмена остался поднесенным к губам фужер для шампанского с водкой, который он только собирался опрокинуть в пасть, носатый горец не донёс до адреса кусочек шашлыка, поющая девица так и застыла с открытым ртом. Тамада весёлой компании, произносивший остроумный тост, осёкся на полуслове. Одиноко сидевший за отдельным столиком, изрядно поддатый мужчина уставился на музыканта; сигарета, которую он курил, дотлела до фильтра, и её огонёк обжигал ему пальцы, а он не замечал этого. Волосатый лабух сделал в сторону музыканта протестующий жест, но был остановлен демонстрацией одним из «коммерсов» внушительного волосатого кулака с толстыми пальцами, унизанными дорогими, но безвкусными перстнями.
В зале утихли разговоры, и нетрезвая публика, прикрыв глаза, внимала волшебству музыки. Мелодия плыла, как голос, чистый и прозрачный, и, казалось, молоточки внутри инструмента не ударяют по металлическим проволочкам внутри рояля, а задевают давно забытые, самые потаённые струны души каждого слушателя.
— Лунная соната… — прошептал кто-то из музыкально образованных посетителей.
Музыка плыла, вливаясь в уши, в ней слышалась тихая, светлая грусть и гордость одиночества, сменившиеся тревожными, нервными нотами – как предвестник грядущей бури. И буря грянула – мощными аккордами, словно художник мазками или поэт метафорами, рояль пел об отчаянии метущейся души, о вихрях и штиле, о смирении и борьбе, любви и ненависти, гневе и безмятежности.
Музыкант закончил играть, замолкли, растаяли в воздухе последние звуки, и в зале воцарилась полная тишина. Волшебство кончилось. У одной из дам, судя по обилию золота на руках, шее, и в ушах – бизнесвумен, текли слёзы, размывая тушь на веках, и неровные тёмные потёки жидкости придавали её лицу какое-то инопланетное выражение.
Официанты стояли, замерев, и забыв разнести заказы клиентам, сам шеф-повар покинул кухню, и, привалившись плечом к дверному косяку, замер.
В тиши зала маэстро встал, и молча проследовал к выходу. Пока он проходил, посетители вставали, и провожали его взглядами, и только когда за ним закрылась дверь, сперва робко, а потом всё сильнее грянули аплодисменты.
— И чё тормозим, а? – опомнившись, гаркнул державший фужер с водкой, ошалело посмотрев вокруг, и споро, одним махом опрокинул напиток себе в рот, выдохнул, и стал с аппетитом закусывать ломтиком ветчины.
Лабух, опомнившись, снова врубил скачущую мелодию очередного шлягера, певичка, призывно отклячив зад, запела, по залу снова поплыл табачный дым, в котором путались нетрезвые голоса и звон бокалов.
Веселье продолжалось.
(с) отсюда
(с) ОДК
